Puscifer - The Humbling River

— Ты действительно собираешься пойти в этом школу?
— Ты действительно собираешься опять прогулять работу?
— О, Богинечка! Агнесс, да этим балдахином только ворон пугать! Келси подменит меня.
— Как ещё выживать старшие классы? Кассандра, мать твою, тебя уже успели вышвырнуть из каждой забегаловки в городе. Потеряешь работу у Молли — и останется торговать цветочками у чокнутой Дианы, а скоро тридцатое, и ты знаешь, что нам опять отключат свет. Кто внесёт твою долю?
Утра в доме на окраине начинались в суете и кутерьме, поскольку подавляющее количество жильцов просыпались одновременно. Все четыре ванны моментально оккупировались, приходилось делить зеркала как минимум с тремя такими же встрёпанными и заспанными девицами, пока на кухне пытались приготовить нечто напоминающее еду и избежать столкновения с паутинными зарослями над лестницами. И, пока Кассандра заново рисовала себе губы самой отвратительной красной помадой на свете, Агнесс пыталась расчесаться и оправляла юбку. В пол, идущая слоями воланов, она была собрана из всего на свете: плотных кружев, бархатных вставок, обожжённого по краю льна, батистов, органзы и овечьей шерсти. Юбка волочилась по полу и собирала клубни пыли, а Агнесс прикалывала брошки паучков на растянутый дырявый свитер. Контраст с Кассандрой, затянутой в латексное платье, рисовался налицо.
— На самом деле, я хотела занять у тебя денег.
Наглость просьбы выбила из колеи. Агнесс даже ничего не ответила, схватила дымящийся пучок из полыни с веточками крыжовниками, помахала на себя благовониями, успокаиваясь.
— Нет. Найди нормальную работу и завязывай с байками.
— Слушай, Агнесс... О байках...
Кассандре даже продолжать не нужно было — свекольный румянец на щеках от стыда почти что сравнялся с цветом её огненной шевелюры. Агнесс чуть ли не завыла.
— Что?! Ты всё ещё толкаешь зелья этим любителям козочек?
Кассандра не ответила, только отвела взгляд, принимаясь грызть ногти. Удивительный талант к предпринимательству — не нравится подавать блины, попробуй смешивать травяные чаёчки с опиумом!
— Я никак не могу сегодня отдать заказ. Сходи после школы к ежевичной ограде.
— Нет, Кэсс, ни за что. Они все патлатые,  заразят меня блохами.
— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Обещаю, с завтрашнего дня — никаких мотоциклов и парней, только работа, блины и семейный бюджет!
— Шлюха ты, — зло бросила Агнесс, с силой наваливаясь на дверь ванной — заела, пришлось попыхтеть. Кассандра лишь глухо засмеялась.
— Не завидуй. Давай мы тебе тоже кого-нибудь найдём? Можем с мертвечинкой, из склепа достать, чтобы твои моральные принципы не нарушало...

Все женщины и мужчины, заселявшие полуразвалившийся викторианской особняк у озера Деруэнт-Уотер гордились дурной славой. Их род не был связан ни с взбалмошными фермерами, ни ремесленниками, ни мирными поселенцами, ни с бродягами или пэйви — поджигатели и ведьмы, пришедшие с йоркширских болот, так о них судачили на улицах; но Агнесс была хуже, потому что гмакала и шважмкала на своём родном валлийском везде и всюду. Те, кто верил россказням, что выходцы из Уэльса талдычат мелодичными гармонями и трещат что поджаренные соловейчики, тут же разубеждались — понимать Агнесс было столь тяжело, что даже тёти зачастую не переспрашивали. В школе учителя избегали Агнесс, возможно, из-за славы самого жуткого дома города, а, возможно, потому, что каждый школьный наряд Агнесс выглядел скорее хэллоуиновским костюмом, и никто ей не говорил и слова — пытались, но после первого же визита Милдред Шеридан директор заверил учителей в необходимости самовыражения для молодёжи. Агнесс могла втыкать в причёску всё, что ей заблагорассудится, увешивать шею кулонами, смутно напоминающими хрупкие скелеты ящерок, и никто не пытался издеваться над ней или вести недружелюбные беседы в обеденное время. Как-то раз Майлз Мэрроу, местная звезда и золотой мальчик, отменил целую вечеринку только из-за истерик одной девушки, что только что она заприметила Агнесс у входа в коттедж.

В отличие от местных любителей килтов и жителей гор, постояльцы дома на окраине не вплетали кабаний волос в косы. Они разводили костёр у потрескавшихся, проеденных термитами ясеней, размазывали уголь по глазам и плясали, а потом шла гроза, и через неделю обидчика находили повесившимся или забитым лошадью. Или, по крайней мере, в это верил каждый в Кесвике.
Агнесс перед такими сборищами вплетала перья воронов, а потом привыкла носить их всегда, чередуя с мелкими серебристыми и деревянными бусинками, которые никак не сочетались и противно ударялись друг о друга. Они и предупредили её появление — по битой ограде, сложенным сгнившим доскам и сырым камням, древнее всего городка, заросшей вереском и витым плющом, валялись коробочки хлопка. Хлопок здесь не рос, зато Кассандра таскала его в ужасающих количествах, считая, что он гарантирует удачные сделки.
Дьявол. Меньше всего на свете Агнесс хотелось принимать участие в наркобизнесе сестрицы, и она было понадеялась, что скупщик не придёт — а зря.

— Эй, ты. Коул.
Ну, на самом деле, его звали Калебом, и Агнесс это прекрасно знала. Пару раз он заезжал в дом на окраине, и, может, она даже делала ему расклад, или травила тётушкиными каменными печеньями с шоколадной крошкой, или просто пихнула плечом, когда он загораживал ей проход после ритуала, и её вывернуло прямо на драгоценные тюльпаны Мэнды. Или то был другой ухажёр Кассандры из паба? Какого именно? Проблема заключалась в том, что техники манипулирования не предполагали собой хоть какого-либо внимания к знакомым, а также доказательств, что они занимали место в твоих буднях. Главным было говорить уверенно, небрежно бросая фразы, отвечать только на те вопросы, на которые хотелось, и вести себя так, словно весь мир принадлежит тебе лично. Тогда ни у кого и сомнений не вызвало.
Агнесс повторно ткнула Коула-Калеба под лопатку, туда, где на косухе красовалась вылинявшая и вымытая камбрийскими дождями символика. Подождала, пока он обернётся, неприятно скривила губы, враждебно сложила руки на груди. Хотелось поскорее избавиться от свёртка. 
— Хватит таскать горшки с укропом моей кузине, или башку тётя Милдред всем открутит. У тебя аура плохая и портит аппетит.
Трещали колокола костёла, и Агнесс ненавидела предслужебное время — звон пугал птиц, они разлетались, но не перекрывал мычания со скотобойни. Она принялась рыться в школьной сумке, где, между учебником по истории и «Энциклопедией трав» завалялись сигареты с ментолом, и прикурила, чиркнув спичкой. Воланы юбки цеплялись за ежевичные кусты, и её сладкий, резкий запах пробирался под кожу; пучки фенхеля перемешивались с лютиком, который расплющивался на шершавых валунах яичными желтками, и вудсией.
Она смотрела на него исподлобья — по глазам, от краешков уголков и до бровей, неаккуратно были размазаны тени и потекла тушь, будто она пыталась стереть макияж, но не получилось, губы были ровно подведены чёрным, эхом шёл стук бусин о серебряные кругляши с вязью. Агнесс выдула дым прямо Калебу в лицо — не потому, что собиралась, а потому что не хотела попасть на ежевику.
— В общем. Подбрось до Портинскейла, и там вручу товар.
Чёрт знает, чем там «Ящеры» помимо травок промышляли, от этих шотландцев одни проблемы, но до холма самоубийц добираться через рощу пропавших пешком было слишком долго, а от деревни ближе; и там, неподалёку, были наваленные грудой камни, образующие кромлех — поговаривали, что это наследие друидов. Другой вопрос состоял в том, как Агнесс собиралась под рассвет, пиная дорожную пыль, возвращаться в Кесвик, но проблемы нужно было решать по мере поступления, а не все за раз.
На увитую плющом ограду уселся иссиня-чёрный ворон, одобрительно каркнул и уставился бусинкой глаза на Агнесс; та не отказала себе в удовольствие почесать дружка под хохолком.